Первый заместитель председателя комитета Госдумы по бюджету и налогам Оксана Дмитриева рассказала "Газете.Ru" о том, почему изменений в экономической политике сейчас ждать не стоит, и назвала причины спада в российской экономике и отсутствия источников роста.

– Оксана Генриховна, рост российской экономики замедлился по сравнению с прошлым годом в три раза. Это следует из данных Росстата, которые, как всегда, оптимистичны. В чем причина?

– Если мы посмотрим на источники роста, то можно говорить, что экономика демонстрирует чрезвычайно вялый рост. Причину следует искать в анализе источников роста в предыдущие периоды. К слову сказать, ни по объемам промышленного производства (включая добывающие отрасли), ни по объемам сельскохозяйственного производства мы не вышли на уровень 1990 года, то есть отстали от самих себя на 20 лет. Как мы развивались?

С 1991 года экономика страны падала. В 1997 году экономика перестала падать, был небольшой рост. Потом был кризис 1998 года. А самые высокие темпы роста были достигнуты в 1999–2001 годах. Это было следствием масштабной девальвации рубля и политики фактически дефицитного финансирования экономики. Центробанк покрывал дефицит бюджета прямой эмиссией. Такая активная, мягкая бюджетная политика и девальвация случились стихийно и позволили получить быстрый рост за счет импортозамещения. Это дало старт развитию, и самые высокие темпы были именно в обрабатывающей промышленности. Она восстанавливалась на старых производственных мощностях, на том же кадровом потенциале, который был в полузамороженном виде. За эти два с лишним года экономика не превысила уровень 1990 года, но хотя бы существенно выросла.

Дальше рост фактически обеспечивался добывающими отраслями, а также отраслями первого и второго передела – нефтехимией, металлургическим производством. И этот рост обеспечивался за счет увеличения цен на сырьевые товары.

Но не только. Производство нефти и газа существенно увеличивалось, достигало пиковых значений. Если добыча нефти в первое постсоветское десятилетие опускалась до 230 млн тонн в год, то затем вышла на советский уровень – свыше 500 млн тонн по нефти. Сейчас исчерпаны возможности роста как за счет цены по углеводородам, так и за счет роста добычи. Советский производственный потенциал оказался задействован. Цены остаются на высоком уровне, не падают, но они перестали расти так, как они росли раньше.

Других источников экономического роста нет. Многие отрасли просто свернуты, а это отрасли, кстати, с высокой добавленной стоимостью. И заново они развиться не могут.

Пример – машиностроение. В частности, машиностроение для текстильной и легкой промышленности, которого тоже уже практически нет. Если в СССР производилось 18 тыс. станков, то сейчас – 13 штук, прядильных машин 1509 – сейчас 32 штуки. Металлорежущих станков в 1990 году – 74 тыс., сейчас 3 тыс. Отрасль потеряна, мощностей почти нет, заводы, наверное, превращены в склады.

– Почему произошло схлопывание неэнергетической экономики?

– Очень много причин. Они лежат и на микро-, и на макроуровне: и денежная политика, и финансовая, и налоговая, и приватизационная. Эти отрасли не получили ни эффективного менеджера, ни эффективного собственника. Собственность досталась новым хозяевам фактически за копейки.

Пришли те, кто и не собирался управлять и не знает, как это делается, не знает, что производить, как искать новую нишу на рынке, улучшить качество, адаптироваться.

В сырьевом секторе имели место те же процессы, но рост цен был таков, что покрывал чрезвычайно неэффективный менеджмент. К настоящему времени по отношению к кризисным 2008-2009 годам восстановилась черная и цветная металлургия. Машиностроение (за исключением автопрома), металлообработка, текстильная промышленность, пищевой комплекс не восстановились по отношению к 2005-2007 гг. В этом отношении страна вышла из кризиса 2008-2009 гг. хуже, чем 10 лет назад.

– Можно ли эту ситуацию изменить в текущем режиме? Немного снизить процентную ставку, чуть увеличить дефицитное финансирование государственных расходов. Что-то еще где-то подправить?

– Нет. Нужен комплекс мер для того, чтобы получилась какая-то критическая масса.

Каждый раз нас что-то спасало. Развитие теневого малого бизнеса в 1990-е годы, активная бюджетная политика после девальвации, рост цен на нефть и газ, иностранные кредиты. Что сейчас? Малый бизнес абсолютно задавлен, он отлучен от собственности, старый экономический потенциал разрушен, новый не создан.

Самое простое, что можно сделать, – рычаги макроэкономического характера, потому что изменения на микроуровне очень длительны. Можно снова перейти к мягкой бюджетной политике: за счет ресурсов бюджета можно расширить спрос и финансировать проекты, которые могут стимулировать определенные отрасли.

Но это должны быть вложения в инновационные мегапроекты, не такие, как Олимпиада или форум АТЭС. Олимпиада – это двойное или тройное финансирование полета на Марс или четыре-пять финансирований проектов по геному человека.

Но когда вы финансируете полет на Марс, это рывок в развитии науки: космических и других технологий, появление рабочих мест. А когда вы строите мост на остров Русский, вы на 50% финансируете чиновничьи "откаты" и рабочие места для гастарбайтеров.

– А с денежной политикой можно что-то сделать? У нас новый председатель Центробанка. Каких-то изменений стоит ждать?

– Никаких изменений ждать не стоит, хотя их следует сделать.

Безусловно, нужно проводить политику ослабления рубля, потому что в условиях вхождения в ВТО и неконкурентоспособности экономики это единственное, что можно сделать для поддержания нашего реального сектора.

Во-вторых, необходима реформа банковской системы. Она абсолютно монопольная, с огромной разницей между депозитной и кредитной ставкой. Сектор получает уже триллион прибыли, что свидетельствует о сверхизбыточной оценке финансовых банковских услуг. Но кредит абсолютно недоступен.

– Есть ли политические ограничения на экономический рост в нашей стране?

– Конечно, бал правят взаимозависимые олигархия и бюрократия, которые преимущественно концентрируют на себя и перераспределяют нефтегазовый пирог.

Они не заинтересованы в инновациях, в структурном сдвиге, в изменении налоговой политики, дестимулировании паразитического потребления, в выравнивании спроса. Когда у вас денежные доходы сосредоточены у 1% населения, этот 1% не может предъявить спрос на большое количество товаров массового производства. Он неминуемо будет предъявлять спрос в очень узком сегменте благ и разгонять инфляцию в этом сегменте – например, цены на недвижимость. Резкий рост цен в одном сегменте в дальнейшем распространяет инфляцию на все остальные сегменты.

Любые страны, в которых необходимо осуществлять реформы в области выравнивания доходов либо стимулирования малого бизнеса, всегда сталкиваются с сопротивлением крупных торговых сетей, финансовых лоббистов. Но власть берет это под контроль, так как большинство населения осознает свои интересы и начинает как бы додавливать власть. А когда идет деформация результатов выборов, то этого сигнала от общества нет.

По среднедушевым доходам Россия дошла до 125% от уровня 1990 года. А в целом наше население живет хуже. Посмотрим потребление белкового питания. Это характеристика уровня жизни. По мясу у нас 94% от уровня 1990 года, по молоку – 63%, по рыбе – 81%. А среднедушевые показатели у нас выше. Потому что миллиардер, допустим, Абрамович получает доход в 100 тысяч раз больше среднего. Но в 100 тысяч раз больше яблок он не съест, и мяса тоже...

– Если сейчас, например, Центробанк начнет раздавать кредиты, это ситуацию сильно не изменит?

– Центральный банк не должен раздавать кредиты, он должен провести политику ослабления рубля и контролировать банковский сектор. Допустим, запустить строительные сберегательные кассы. Это предоставление массовых небольших кредитов среднему классу под строительство жилья. Лимит по марже в 3% банкам непривычен, поэтому в течение 10 лет эта идея блокируется.

– Поговорим о Росфинагентстве. Вы были одним из самых рьяных противников. Теперь, когда это дело похоронено, нет ли какого-то ощущения сожаления, что эти средства могли бы быть прибыльно проинвестированы?

– Есть Резервный фонд и Фонд национального благосостояния. Резервный фонд может инвестироваться в иностранные ценные бумаги через Центральный банк. Росфинагентство собиралось точно так же делать.

– А сейчас собираются инвестировать средства ФНБ в инфраструктурные облигации...

– Инфраструктурные облигации по тому механизму, который предлагается, выглядят, мягко говоря, странно. Если вы хотите инвестировать деньги, то отдавайте их в бюджет, а он пусть осуществляет инвестиции в ту же самую инфраструктуру. А предлагалось создавать какую-то фирму, которая выпускает инфраструктурные облигации. И эти инфраструктурные облигации покупает Внешэкономбанк, куда деньги передаются из ФНБ, куда в свое время средства были перечислены из бюджета. Прямо сказка про дом, "который построил Джек". А потом, вообще какая может быть окупаемая инфраструктура? Бюджет снова должен будет эту инфраструктурную услугу купить, или граждане оплатить через тарифы...

Что значат инфраструктурные облигации в принципе? Это когда бюджет занимает. А тут наоборот: у вас выпускает, занимает инфраструктурная отрасль у самого бюджета, и потом сам бюджет за это же будет расплачиваться.

В РЖД кто будет расплачиваться потом?

– РЖД.

– РЖД – какое же это открытое акционерное общество? Это должно быть государственное казенное или государственное унитарное предприятие. Понятно, что это госструктура, никаких там частных инвестиций нет. То есть возврат будет происходить опять же из госденег. Круг замыкается. Идея инфраструктурных облигаций превращается в сомнительный кругооборот.