Владимир Приезжих из поселка Буян Алтайского края направил на наш конкурс два рассказа и поэму "Рассказ артиллериста", посвященные отцу, участнику Великой Отечественной войны, Михаилу Андреевичу Приезжих, а также стихотворение "Тревожные сны", посвященное дяде Ивану Григорьевичу Лещенко, погибшему при форсировании Днепра осенью 1943 года, и стихотворение "В День Победы".

ТРЕВОЖНЫЕ СНЫ

В ДЕНЬ ПОБЕДЫ

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

Среди ночи меня неожиданно растолкал мой ординарец – телефонист сержант Кудряш и, протягивая телефонную трубку, хриплым спросонья голосом сказал:

– Вас, товарищ старший лейтенант, "Роза" требует.

Чертыхаясь про себя, я взял трубку и ответил:

– "Тюльпан" на проводе.

Трубка басом майора Елкина заговорила:

– "Тюльпан", поздравляю тебя и весь личный состав твоего подразделения с Победой!

– С какой Победой, това... Виноват, "Роза" !? – Я абсолютно ничего не понимал, находясь еще в состоянии полудремы.

– Ты так все проспишь, "Тюльпан". Наши в Берлине сегодня ночью подписали акт о безоговорочной капитуляции Германии. Войне конец! Понял?

Эта новость оглушила меня сразу и бесповоротно. Все мы давно ждали этого момента, готовились к нему и вот он, этот момент наступил. Елки-палки! Наконец-то! Захотелось петь и плясать от радости, но вместо этого я заорал в трубку:

– Понятно, "Роза"! Я и все мое подразделение поздравляют и вас с Победой! Значит скоро по домам?!

– Подожди радоваться, – остудил меня голос начальника штаба дивизиона, – для нас с тобой война еще не закончилась. Ты приказ получил?

– Так точно, получил. – Я глянул на часы. – Получил еще вечером.

– Так вот, – майор Елкин говорил уже спокойно, чеканя каждое слово, как будто выступал на заседании штаба. – Ты сегодня – дирижер всего оркестра. Немцы получили приказ: любой ценой вырваться из окружения и уйти к американцам, но ни в коем случае не сдаваться советским войскам. Твоя задача предельно ясна: не проглядеть место и момент прорыва, а также те силы, что они бросят на прорыв нашей обороны. У нас есть данные, что прорываться они будут на этом участке. Понял? От твоей корректировки нашего огня будет зависеть вся оборона передка. Понял? И еще: постарайся продержаться до пятнадцати ноль-ноль. Уразумел?

Ух, как не нравились мне его "понял" и "уразумел"! Как будто школьнику нерадивому вдалбливал наш начштаба прописные истины.

– Уразумел, "Роза". Место для наблюдения за действиями противника выбрал. Это в квадрате 3-17. Связь с пехотой установил, с нашими тоже. Пока все в порядке, через час выдвигаюсь на исходный. Мне бы, "Роза", рацию для связи с вами, боюсь, при налете перебьет провод, как прошлый раз.

– Будет тебе радист к четырем утра, "Тюльпан". И еще я тебе связистов подкину от каждого подразделения. Реперы будешь передавать, минуя меня. Понял? Не забудь – ты на сегодня дирижер. Смотри.

– Есть смотреть, "Роза"! – ответил я и передал трубку телефонисту, услышав гудки отбоя.

– Вот так, сержант Кудряш. Конец войне. Капитулировали немцы. Скоро дома будем.

– Как же так, товарищ старший лейтенант! Там, значит, – все, а у нас и дальше война? – Он выглядел расстроенным.

– Ничего, сержант. День-два, подойдут наши танки от Праги, и мы отпразднуем Победу. Свою Победу, сержант. Ясно? Нашу с тобой Победу.

– Это мне понятно, товарищ старший лейтенант. Только вот погибать-то не хочется, ведь кончилась она проклятая.

– Рано хоронишь себя, сержант. – Я был удивлен таким непонятным мне состоянием своего ординарца. – Мы с тобой еще поживем, довоюем вот немножко и по домам. А домой мы с тобой обязаны вернуться обязательно.

– Эх, ваши бы слова...

– Отставить! – Резко оборвал я Кудряша, – готовься к переходу на новый НП.

– А что мне готовиться? Все давно готово: аппарат в сумку и вперед.

– Это другой разговор! А то заговорил о смерти. Немцы еще для нас с тобой ни снаряда, ни пули не сделали, а самолетов у них здесь нет, значит и бомбы для нас не будет. Тем более начштаба назначил нас с тобой на сегодня дирижерами нашего оркестра: меня первым, тебя вторым.

– Шутите, товарищ старший лейтенант.

– Какие уж тут шутки. Кстати, нам с тобой дают радиста и связных-телефонистов от батарей. Видишь, как нас ценит майор Елкин?!

Кудряш сразу повеселел и, раскуривая козью ножку, воскликнул:

– Это хорошо, что связисты от батарей будут! А то все один Кудряш и Кудряш.

– Вызови-ка мне гаубичную, – попросил я сержанта, – Надо же и друга порадовать Победой. Не спит теперь, сидит, наверное, над схемой огня.

– Так товарищ майор всех обзвонил теперь и всем сообщил о Победе. – Сказал Кудряш.

– То майор, а то я, – лучший друг Андрея. Если сейчас не поздравлю, то через час тем более, не до поздравлений станет, – возразил я, словно чувствуя, что грядущий день будет трудным и жарким. – Вызывай "Фиалку".

Раз немцы получили приказ не сдаваться, а прорываться на Запад к американцам, то они сил не пожалеют, чтобы вырваться из окружения. Я по личному опыту знал, еще по Белоруссии, что такое окруженные немцы: прут напролом волна за волной, атака за атакой. Недооценивать немца нельзя. Он, как и русский, будет сражаться до конца, до последнего солдата. Немец без приказа – это не немец.

– "Фиалка" на связи. – Доложил мой телефонист и протянул мне трубку.

– Привет, "Фиалка"! – крикнул я в трубку, – новость слышал?

– Привет, Андреич! Только что сообщили, даже не верится, что войне конец. – ответил на другом конце провода командир гаубичной батареи капитан Андрей Пикузо, мой закадычный дружок по фронту. – Поздравляю тебя от себя лично и от моих ребяток тоже. Желаю дожить до следующей ночи.

– Тебе того же, Петрович. Надеюсь, завтра-послезавтра в Подебраде будем обедать?

– Хотелось бы. Раз уж в Прагу не попали. Мечтал я посмотреть эту самую Злату Прагу.

– А вот разделаемся с фрицами в колечке, съездим, поглядим, почему ее чехи так называют. Ну, как ты? Готов к сегодня?

– А как ты думаешь, Андреич? Не сплю, все размышляю, как лучше построить систему огня. От тебя сегодня много зависеть будет.

– Не подведу. Прощаться не буду. Береги себя, не лезь под пули. Воевать-то осталось от силы дня три-четыре.

– Ты себя береги. Ты-то вон где, на самом передке. Не забывай поклониться пуле и снаряду. Я гавкать исправно буду. Наводи меня только точно. Ну, бывай, Миша! Ни пуха тебе, как говорится.

– Иди к черту, Андрюха! До встречи вечером.

Я передал трубку Кудряшу и подумал: как хорошо иметь близкого друга на войне. Ведь мы с Андреем воюем вместе с сентября 1943 года. Как тот раз встретились попутчиками по дороге на передовую, так и не развела нас война больше. Правда, Андрей обошел меня в звании, да и наград у него было побольше, но ведь он был командиром батареи, а я только командиром взвода управления огнем дивизиона. Я одно время просился к Андрею в батарею командиром огневого взвода, но начштаба майор Елкин уперся и не отпустил. Может, он и прав был. Разлучались мы с другом только на время боя, да то не всегда, А так практически всегда рядом были.

– Ну что, Егор, собираемся и двигаем? Сообщи "Розе", что начинаем выдвижение в квадрат 3-17. По прибытии доложим о развертывании своего НП. Со мной идут: ты, Гаврилов и Афанасенко. Радиста и связистов ждем на новом НП.

В такие минуты перед выходом на задание я всегда называл сержанта Кудряша Егором. Он платил мне той же монетой, называя меня по имени и отчеству, хотя был моложе меня на один год. Так и в этот раз:

– Сделаю в лучшем виде, Михаил Андреич.

Чувствовал дистанцию Кудряш, но и мою заботу о нем тоже видел: я постоянно делился с ним своим офицерским доппайком. Единственное, что он у меня не брал, – это папиросы, считал их слишком слабыми. "Баловство одно эти папиросы. То ли дело махорочка! Затянешься, аж до кишочек достает. Попробуйте, Михаил Андреич". И протягивал мне любовно свернутую козью ножку. Я, чтобы его не обидеть, затягивался пару раз и, прокашлявшись, говорил: "Хороша махорочка! Совсем как наша – Бийская. Но извини, Егор, привык за год к папиросам".

Кудряш дозвонился до штаба, передал Елкину донесение, отсоединил коробку телефона, оглядел наше ночное жилище, и мы тихо, чтобы не разбудить спящих в другой комнате хозяев дома, вышли на улицу, немного постояли на крылечке, привыкая к темноте. Хозяин дома, однако, уже не спал: он стоял рядом с Гавриловым и Афанасенко, о чем-то тихонько разговаривая.

Я из вчерашнего знакомства с хозяевами хутора знал, что сам хозяин пан Вацлав бывал в России в годы гражданской войны в составе чехословацкого корпуса, за что я его сразу невзлюбил, считая недобитой белой сволочью, но вида не показывал, просто говорил с ним сухо и без дружеской улыбки. Интервент все же, хоть и бывший.

Увидев нас с Кудряшом, стоящих на крыльце, он подошел и тихо поздоровался:

– Добры день, пан поручик. Уходите насовсем или еще вернетесь? – Пан Вацлав говорил по-русски почти чисто. Еще бы! Прожить в России целых четыре года, да не научиться!

– Утро, пан Вацлав, пока еще утро, – Как можно вежливее ответил я, – а вот насчет того, вернемся мы или нет, сказать пока не могу, сам не знаю. И не зовите меня поручиком, пожалуйста, пан Вацлав. Я – старший лейтенант.

– То едино. Три звездочки – поручик. Мне так легче говорить. Привык так.

– Придержите комнату пока за нами. Если к ночи не вернемся, то вселяйте других.

– Хорошо, пан поручик. Так я и сделаю.

– Спасибо. И еще. Вам я советую весь день сидеть в подвале. Думаю, что денек сегодня жарким выдастся. Стрелять немцы очень много будут.

– То правильно, пан поручик, то правильно. Я так же своей Зденке говорю: сиди и не высовывайся, пока стреляют.

– Хорошо, пан Вацлав, правильно. – И обращаясь к своим бойцам, скомандовал, – за мной, хлопцы!

Мы молча пошагали в майскую ночь и, хотя было уже по – летнему тепло, прохладный утренний ветерок лез под гимнастерку, выгоняя из меня ночное тепло. Я пожалел, что не надел меховую безрукавку, все бы потеплее было. Представляю, как сейчас поддувает вверху. Свой НП я собирался разместить на чердаке часовни, стоящей на деревенском кладбище над чьей-то могилой. Правда, метрах в 150-ти от нее стояла церковь или кирха, не знаю, как она называлась по-чешски, с высоченной колокольней под островерхой крышей, но устраивать свой наблюдательный пункт на ней, я не стал. В память врезался случай, произошедший со мной еще в Белоруссии. Я тогда по неопытности устроил свой НП на колокольне деревенской церкви: обзор был великолепный, я видел все, что происходило на пять километров, но меня быстро засекли немецкие наблюдатели, и я едва успел унести оттуда ноги. Промедли я еще пару минут и развалины церкви стали бы моей могилой. А тут часовня, хотя и не такая высокая, но все же не такая приметная: кто подумает, что именно в ней оборудован НП, если неподалеку стоит такая громадина, как церковь? Конечно, с колокольни обзор был бы лучше, возможно, я этот самый Подебраде с нее бы увидел, но погибать в последние дни войны? Извините меня, дураков нет.

Так или примерно так я размышлял, шагая по петляющей дороге, тщательно вглядываясь в сереющую ленту проселка. Небо было звездное, только изредка проплывающие облака, на короткое время прикрывали их.

– Стой, кто идет?! – тихо окликнул нас голос из темноты.

Я остановился и, вглядываясь в темноту, откуда раздался голос, ответил:

– Свои. Рязань.

– Прага. Проходи. – Сказал тот же голос невидимого караульного. – Через сотню метров окопы, не свалитесь ребятам на головы, а то примут за фрицев.

– Спасибо. – Поблагодарил я караульного и тронулся дальше. Мои спутники, пыхтя от тяжести телефонных катушек, двинулись следом.

Через несколько минут нас снова остановили и провели в траншею пехоты. Оставив своих связистов в окопе покурить, я пошел доложиться командиру стрелкового батальона, занимающего здесь оборону, в чьем расположении находился мой новый НП. С капитаном Осинцевым я познакомился вчера вечером, когда выбирал место для наблюдательного пункта. Он-то и посоветовал мне устроиться на кладбище: пригорок как-никак, хоть и небольшой, церковь, часовни, склепы. Кладбище находилось левее НП капитана в двухстах метрах впереди траншеи на нейтралке. Стрелковый батальон оборонялся на этом участке уже двое суток, отбивая по две-три атаки немцев в день. Ночных атак, правда, пока еще не было.

Войдя в наспех оборудованный блиндаж, я увидел сидящих за столом комбата и лейтенанта авиации. Они пили чай с печеньем. Заметив, что я разглядываю их, хозяин блиндажа пригласил меня к столу:

– Садись, Бог войны. Выпей с нами кружку горячего, а то ведь до вечера всухомятку питаться будешь.

Присаживаясь к столу, я спросил:

– Ну, как немцы сегодня ночью, не беспокоили? А за чай спасибо, не откажусь от горяченького.

– Васюков! Кружку артиллерии. – И добавил, – подозрительно тихо ведут себя фрицы. Не иначе, утром на прорыв пойдут. Кстати, познакомься, – комбат кивнул в сторону лейтенанта. – Лейтенант Сунцов. Прислан для наведения своих штурмовиков на цели, что ты укажешь. Ты же знаешь, что на десятое мы должны в наступление перейти и ликвидировать, наконец, это чертово колечко.

– Сегодня немцы на прорыв пойдут, как раз на твоем участке. Вот почему мы с ним – я кивнул в сторону лейтенанта, – здесь и находимся. Так, что держись, пехота, похоже, сегодня здесь ад будет.

– Не впервой. – Отозвался комбат. – Я в курсе. Для нас ваш дивизион, да штурмовики, – хорошая поддержка. Были бы еще танки, рванул бы, прямиком до этого чертова Подеброде. Названия же у чехов, язык сломаешь. У тебя, что за пушки, бог войны?

– Разные, – уклонился я от ответа. – Позади тебя минометная батарея стоит. Минометы батальонные, учти это, царица полей.

– Бог войны, царица полей... – весело сказал Сунцов, – кто же тогда мы для вас по вашей терминологии?

– Вы для нас – Боги Неба! – рассмеялся комбат Осинцев, – особенно штурмовая авиация.

Выпив кружку горячего чая, я поднялся и сказал Осинцеву:

– Пусть твои по часовне на кладбище не палят. Я там буду со своими людьми. И еще: с минуты на минуту к тебе должны подойти еще мои люди, так отправь их к часовне. Дай провожатого, не дай Бог, к немцам уйдут.

– Ясненько, артиллерия. Сделаю в лучшем виде.

Мы обменялись рукопожатиями и, уходя, я вдруг вспомнил:

– Слышь, Бог Неба! Ты где расположился?

– На колокольне, где тут лучше расположишься, – пожал лейтенант плечами.

– Не советую. Снесут ее вместе с тобой немцы первым же выстрелом, как только засекут тебя.

– Во! Я то же самое ему говорю, – сказал комбат.

– Ты, что первый раз на передке?

– Первый...

– Тогда слушай, что старшие говорят. У меня по этой части опыт за год, знаешь, какой накопился? Сиди лучше в траншее с комбатом, целее будешь. Глупо погибнуть в последние дни. Не лезь на колокольню, лейтенант. А данные я комбату и так передавать буду, да и отсюда увидишь то, что тебе нужно.

– Он прав, Сунцов. Сиди со мной и не рыпайся, – сказал комбат. – Подожди, артиллерия. Держи вот. Вернешь, когда все закончится, – с этими словами он протянул мне бинокль, пояснив, – трофейный, двенадцатикратный. Ты в него даже город увидишь, он тебе сегодня нужнее. – Увидев, что я снимаю с шеи свой, улыбаясь, сказал, – не надо, у меня свой такой же.

Когда мы с Кудряшом расположились под крышей часовни, оставив Гаврилова с Афанасьевым внизу, было уже без четверти четыре утра. Небо начинало сереть, а звезды понемногу меркнуть. На потолке часовни было хоть и тесновато, но зато уютно и тепло. Ветерок сюда не проникал. Рядом с окном островерхой крыши мы вчера проделали три аккуратные дырки, незаметные для посторонних глаз. Но очень похожие на пробоины из крупнокалиберного пулемета, чуть их расширив, чтобы было удобнее обозревать окрестности. В этом я убедился, когда совсем рассвело.

Ровно в четыре я доложил в штаб дивизиона о своей готовности, а еще через пять минут меня окликнул снизу Гаврилов:

– Товарищ старший лейтенант! Тут пришли радист с телефонистами от батарей.

Я через лаз по приставной лестнице спустился вниз, машинально отметив, что у лестницы девять перекладин. В часовне у склепа меня дожидались четверо:

– От первой батареи рядовой Кадников.

– От второй гаубичной младший сержант Овсюков.

– От третьей минометной ефрейтор Оганесян.

– От штаба дивизиона радист старшина Горячева.

А вот этого я от майора Елкина никак не ожидал! Упади сейчас на меня небо, я и то бы так не растерялся, но, услышав девичий голос, я пришел в замешательство. Наконец, придя в себя, я зло бросил:

– Они там, в штабе, что с ума посходили?! Прислать девчонку в самое пекло!

– Товарищ старший лейтенант! Я – не девчонка, я – такой же солдат, как и вы и прошу вас принимать меня, как солдата. Вы же знаете, что я – лучший радист дивизиона.

Ее негодующий голос меня несколько отрезвил. Я махнул рукой: исправлять что-либо было уже поздно, но при встрече с майором я выскажу ему свою точку зрения по этому вопросу.

– Старшина, вы умеете быстро бегать?

– Я бегать не собираюсь, товарищ старший лейтенант, но если придется, то вас точно перегоню.

– Это уже хорошо, – сказал я, – если нас засекут, то придется бежать эти двести метров до траншеи пехоты за две-три минуты. Медленнее не получится – немцы не дадут. –И добавил, – Установите связь и проверьте. Всем оставаться внизу. Радист со мной наверх.

Ровно в пять утра над нами просвистел первый немецкий снаряд и взорвался где-то сзади. Началась обычная артподготовка перед наступлением. Немецкая артиллерия била с закрытых позиций, поэтому определить ее местонахождение я сразу не смог, хотя и обшарил биноклем все возможные места, где могла быть немецкая батарея.

– Товарищ старший лейтенант! "Роза" запрашивает координаты немецкой батареи. –Оторвал меня от бинокля голос Кудряша.

– Ответь, что батарею не вижу, но предполагаю, что где-то в квадратах пять – двадцать три или пять – двадцать четыре. Уточняю.

– "Роза" требует, чтобы быстрее уточняли, а то пехоту смешают с землей, – не унимался Кудряш, – ругается "Роза" матом.

На Елкина это похоже. В бою он свирипел, и я это хорошо знал. Мне бы сейчас стереотрубу! И тут я вспомнил про бинокль комбата Осинцева. Поднес его к глазам, навел резкость и сразу же засек вспышку выстрела из орудия. Батарея стояла в саду среди деревьев за деревней, что находилась в полутора – двух километрах от нас. Есть!

– Передай "Розе"! Квадрат пять – двадцать четыре. В саду за деревней. То же самое и "Фиалке".

Через три минуты над нами прогудели тяжелые снаряды наших гаубиц, а еще через мгновение я засек их разрывы.

– Правее ноль-пять.

Разрывы вспыхнули правее батареи.

– Левее ноль – два, – поправил я прицел наводчикам и засек, что разрывы пришлись как раз в расположении немецкой батареи.

– Передай "Фиалке", пусть гавкнет по всему квадрату! – Крикнул я вниз телефонисту второй батареи. – Кудряш, передай "Розе", немецкую батарею накрыли.

Действительно, батарея замолчала после десятка разрывов наших снарядов. Я оторвался от бинокля и, сняв пилотку, вытер ею взмокшее лицо. Осмотрелся. На НП стало совсем светло, и мне хорошо было видно, как Кудряш с телефонной трубкой в руке возле уха, ведет наблюдение за противником, а радистка сидит слева от меня возле рации и у дырки в крыше, так же пристально что-то разглядывая. Я присмотрелся к ней. Русые короткие волосы, прямой нос. Пилотка сдвинута назад, на лоб падает небольшая челочка.

– Товарищ старший лейтенант! Вы не меня разглядывайте, а немцев, – не отрываясь от наблюдения, произнесла она, – по-моему, слева в роще танки и пехота на машинах.

Мать родная! Яйца курицу учат! Я почувствовал, как краска залила мое лицо, поспешно отвернулся и, взяв бинокль, стал смотреть в указанном ею направлении. Точно. Из рощи слева выползали танки, занимая исходные для атаки.

– Один, два, три, – принялся я считать вслух, – пять... девять, десять... тринадцать.

Танки разворачивались широким фронтом, за ними из рощи выползали бронетранспортеры с пехотой. За бронетранспортерами также шла пехота.

– Танки, бронемашины с пехотой и еще пехота. Не менее двух батальонов. – Вслух прикинул я, – а там еще из города подкинут. Крепко! Кудряш, "Розу" мне!

Кудряш вызвал штаб и протянул трубку.

– "Роза"! Танки, бронемашины и до двух батальонов пехоты в квадратах пять двадцать тире пять – восемнадцать. Дистанция – полтора, скорость движения около четырех. Как понял меня, "Роза"? Да, я думаю так лучше и вернее. Ясно, "Роза"! Отбой связи.

Я свесился в лаз:

– Боец, связь с "Одуванчиком"!

– Есть связь, – отозвался рядовой Кадников, – что передать?

– Передавай. Танки и пехота противника. Дистанция полтора, скорость четыре, квадраты пять-восемнадцать тире пять-двадцать. После десяти минут работы, сразу на прямую. Понял?

– Так точно.

Я снова приник к биноклю. Пехота растекалась по всему фронту, идя за танками и транспортерами, которые казались еще небольшими коробочками. Но эти коробочки уже начали плеваться огнем.

– Кудряш, связь с пехотой!

– Сейчас, – вскинулся мой телефонист и забубнил, – "семнадцатый", ответь "Тюльпану", "семнадцатый" ответь "Тюльпану", "семнадцатый" ... – Кудряш протянул мне трубку, – "семнадцатый" на проводе.

– Осинцев! – Закричал я в трубку, – слышишь меня? На вас идут тринадцать танков, броневики и до двух батальонов пехоты. Может чуть больше. Передай лейтенанту из авиации, чтобы вызывал своих. Как понял?

Трубка заворковала встревоженным голосом комбата Осинцева:

– Все понял, "Тюльпан". Только авиатор уперся на колокольню, а связи у меня с ним нет. У него рация.

– Вот идиот, в бога мать! Ладно, сам передам ему. Готовься к встрече с немчурой, если сами не раздолбаем.

– Давно готов.

– Держись, царица полей!

– Бывай, бог войны! Клади точней!

Ну и упрямец этот лейтенант из авиации. Ведь говорили же: накроют дурака, если не сейчас, то, когда поймут, что огонь артиллерии корректируется. В этом сомнений у меня не было.

– Товарищ старший лейтенант! Мне – то, что делать? – спросила вдруг радистка.

– Сиди и наблюдай. Понадобишься – скажу. Пока еще телефонная связь есть. –Ответил я ей излишне резковато и крикнул вниз, – Афанасенко!

– Тут я, товарищ старший лейтенант!

– Дуй на колокольню и тащи сюда лейтенанта-авиатора. Иначе накроют нас из-за него.

– Слушаюсь. – Афанасенко выскочил из часовни.

Над кладбищем, с ревом на бреющем, прошла шестерка наших "Илов". Я приник к окулярам. Штурмовики сбросили бомбы и, развернувшись, стали поливать пехоту из пулеметов. Из деревни по ним захлопали зенитки, в небе появились облачка разрывов, но штурмовики, видимо израсходовав боезапас, все той же шестеркой ушли на юг, а на поле зачадили два бронетранспортера и, залегшая было пехота, вновь поднялась.

Грохот разорвавшегося метрах в семидесяти от часовни снаряда оторвал меня от наблюдения. Мелькнула мысль: "Неужели нащупали, сволочи?" Я метнулся к лазу и быстро слетел вниз, выскочил из часовни. От церкви во весь дух несся мой связист Афанасенко и один. Еще разрыв! Только на этот раз ближе к церкви. Ну, все! Хана лейтенанту. Сейчас последует "вилка"!

Подбежавший Афанасенко чуть не сбил меня с ног и, задыхаясь от бега, прохрипел:

– Не уходит он, этот лейтенант! Отправил меня ко всем чертям и матом сильно ругался.

– Ладно, – сказал я, – иди на место.

И тут произошло то, чего я и боялся: снаряд рванул на колокольне, колокол жалобно звякнул, как бы жалуясь на боль, а весь верх церкви стал оседать. "Эх, Сунцов, Сунцов! – подумал я, поднимаясь на НП, – из-за своего упрямства так глупо погиб. Вот она наша бравада! Так, но откуда же бьет немецкая дальнобойная батарея?"

– Товарищ старший лейтенант! – Встретила меня радистка, оторвавшись от дырки, через которую она в мой бинокль наблюдала за немцами. – Похоже немцы пушки ставят возле рощи.

Я взял у нее бинокль и глянул, куда она показывала рукой. Точно. Немцы устанавливали минометную батарею. В бинокль было хорошо видно, как немцы суетливо снимали с автомашины ящики с минами.

– Кудряш, "Фиалке"! Квадрат четыре – девятнадцать, минометная батарея. Пусть накроет, пока не начали.

– "Фиалка!", ответь "Тюльпану", – зачастил Кудряш в трубку и уже через минуту доложил, – все! Провод перебило.

Я глянул на радистку, она ни слова не говоря, взяла в руки микрофон рации и вызвала "Розу":

– "Роза", прими донесение. Пусть "Фиалка" перенесет огонь на квадрат четыре – девятнадцать. Минометная батарея.

Пока она передавала координаты, я свесился в лаз:

– Гаврилов! На линию!

– Уже ушел вместе с Овсюковым. – ответил мне Афанасенко с трубкой возле уха. Не беспокойтесь, товарищ старший лейтенант, связь сейчас будет. Вы ж Гаврилова знаете...-он не договорил. Грохот недалеко разорвавшегося снаряда заставил его пригнуться. Я метнулся к окошку.

Снаряд разорвался в какой-то сотне метров от часовни. Дальнобойный! Второй снаряд вспучил землю еще ближе. Комья земли забарабанили по крыше НП.

"Дрянь дело. Неужели засекли? – Подумал я, – черт! Не учел, что солнце справа в глаза светит. Вот и засветился. А может они, просто, площадь отрабатывают? Нет, не похоже. Надо сматываться отсюда, пока не поздно".

Еще один куст разрыва встал ближе и правее.

– Все вниз! Быстро!

Первым подхватился Кудряш и нырнул в лаз, за ним полезла радистка с тяжелой рацией в руках. Сам я уже не спустился, а кубарем слетел вниз, не забыв прихватить бинокль комбата Осинцева. Мне стало ясно, что через пять-семь минут часовня накроется.

– Афанасенко! Рацию на себя и бегом к нашим вместе с радистом. Вы, двое, – показал я на связных от батарей, – следом. Интервал – десять метров. Мы с Кудряшом – за вами. Первые, пошли!

Афанасенко бежал тяжело и неуклюже, спотыкаясь в своих огромных сапогах. Радистка, напротив, неслась легко и стремительно, прижав локти к бокам.

– Пошли, вторые!

Эти бежали, петляя по всем правилам военной науки. Катушки били их по спинам. Низенький Оганесян вдруг споткнулся, но тут же выправился и стал обгонять длинноногого Кадникова.

– Теперь успеют добежать, – сказал я Кудряшу. – Вперед, Егор! У нас с тобой всего ничего.

Мы выскочили на тропинку между могилами и побежали к траншее пехоты. Пробежав с сотню метров, я непроизвольно оглянулся и увидел, что на месте часовни и нашего НП дымятся развалины.

До траншеи оставалось каких-то метров двадцать. Я уже видел лица радистки и Афанасенко, махавших нам руками, но внезапно передо мной расцвел вдруг красно – желтый куст, закрыв от меня спину впереди бегущего Кудряша. "А это уже танковый. Эх, не успел додирижировать...", – мелькнула мысль, и я полетел в черную глухую пустоту.

Один день из далекого 43-го...

После очередного ранения и почти двухмесячного пребывания в госпитале я возвращался на фронт в свою родную 2-ю гвардейскую. Госпиталь был прифронтовой, поэтому, получив в продпункте хлеб, сало, сахар, две банки консервов и пачку табака, я вышел на большак и стал ловить попутную машину в сторону передовой. Всё моё имущество умещалось в вещмешке, только солдатскую шинель с офицерскими погонами я нес на руке. Шинель эту я с великим трудом выпросил у сестры-хозяйки при выписке из госпиталя. Шёл сентябрь, по ночам стало холодно, и я, зная по опыту 1942-го года, что такое быть в одной гимнастёрке, заранее запасся шинелью, хотя ватник был бы куда удобнее, но их на складе госпиталя не было. Шинель хорошо подошла мне по размеру, хотя и была солдатской. Прилепил лейтенантские погоны – и готово.

Попутных машин было много, но шли они все, груженные до самого верха кузовов ящиками с боеприпасами, и, несмотря на то, что я отчаянно голосовал, они проходили мимо, даже не сбавляя скорости. Оставалось ждать какой-нибудь пустопорожней машины. Я отошел немного в сторону, достал из вещмешка хлеб, кусок сахара и фляжку с водой, примостился на холмике и принялся закусывать. Часов у меня не было, но судя по высоко стоявшему в небе солнцу, время перевалило за полдень.

Вскоре ко мне присоединился ещё один бедолага, такой же, как и я, лейтенант. Подойдя ко мне, он сбросил с плеча вещмешок и плюхнулся рядом, снял пилотку и подставил голову нежаркому уже сентябрьскому солнышку. Был он молод, черноволос, в застиранной добела гимнастёрке с двумя орденами Красной Звезды и медалью "За отвагу". Чёрные глаза его внимательно и умно осмотрели меня и, видимо, не найдя, на чём зацепиться, уставились в небо, по которому проплывали редкие облака.

-Давно загораешь? – спросил он, выговаривая "г" как "х", из чего я сразу определил, что мой новый знакомый родом с Украины или Кубани. Только у них был такой характерный выговор, известный мне по службе в корпусе Доватора. Там много было уроженцев с Дона и Кубани.

-Минут сорок, – ответил я, откидываясь всем телом на разостланную шинель, – машин много идёт, но не останавливаются.

Мой знакомый достал из кармана брюк портсигар, вынул папироску и угостил меня. Задымили, приглядываясь друг к другу.

-Судя по твоему виду, лейтенант, – наконец первым нарушил молчание мой сосед, – недавно ты покинул одно очень приятное место, как и я, между прочим.Давай знакомиться, раз уж до передка вместе добираться будем. – Он протянул мне свою руку и крепко стиснул мою ладонь в своей. Ладонь была шершавая и мозолистая. – Андрей Петрович Пикузо, бывший кавалерист, а ныне миномётчик-артиллерист. Командир взвода батальонных миномётов.

-Михаил Андреевич Приезжев, тоже бывший кавалерист и тоже миномётчик, как и ты, но могу и из пушечек, особенно 76-миллиметровых.

Всё-таки приятно, когда встречаются люди одной профессии, в данном случае – два представителя "бога войны", да ещё оба – лейтенанты, да ещё после госпиталя, отдохнувшие и повеселевшие. Тут уж есть о чём поговорить.

– Я смотрю, тебя уже пятый раз шарахнуло. Везёт, как и мне, – Андрей весело усмехнулся, выпуская густые клубы дыма изо рта, – я три раза осколками меченый, но легко. Тебе, вижу, досталось сполна: из четырёх только одно лёгкое. Где тебя так било?

Его тон располагал к откровенности, и я ему рассказал, что первый раз был ранен здесь же, в Белоруссии, в июле 41-го, когда выходил из окружения. Второй раз – в ноябре того же года под Москвой, третий раз – в июле 1942 –го под Харьковом. А четвёртый раз меня зацепило при бомбёжке, когда так же возвращался из госпиталя, так и не добравшись до передовой, ну а последнее ранение получил два месяца назад – немецкий пулемётчик всадил мне в плечо две пули, когда я корректировал огонь своей миномётной батареи из окопов пехоты.

-Везучий ты лейтенант, Михаил Андреевич Приезжев, – удивился мой знакомец Андрей, – пять раз – и живой. Выходит, ты больше по госпиталям да медсанбатам валяешься, чем воюешь. То-то я гляжу: у тебя на груди, кроме гвардейского значка да нашивок, ничего нет.

С наградами у меня, действительно, было пусто. И вроде представляли под Москвой к медали – не получил, загремел в госпиталь. В 1942 году под Харьковом тоже представили к ордену, и опять госпиталь. И так все время. Как правило, после госпиталя в другую часть попадал, а там пока суть, да дело – снова госпиталь или медсанбат.

-Да, уж отвалялся я на койках поболее года в общей сложности – подвёл я итог, – а награды... Что награды? До конца войны ещё далеко. Если снова не стукнет, будут ещё награды. Главное – живым остаться.

– При нашей с тобой специальности на войне, – задумчиво вдруг сказал Андрей, – это сделать труднее всего. По нам, миномётчикам, в любое время лупят из артиллерии всех калибров. Не успеешь гавкнуть, как на, получи свою порцию осколков.

Вдали показалась машина. Мы поднялись с насиженного места, вышли на дорогу и, дождавшись, когда, видавший виды ЗИСок подъедет поближе, подняли руки. Машина проскочила мимо нас и резко остановилась. Из кабины выглянул сержант и крикнул:

– Мне в Новозыбков! Если по пути, лезьте в кузов, товарищи лейтенанты!

Мы быстро забросили в кузов свои вещмешки и шинели, перемахнули через низенький борт и устроились на большом ящике возле кабины.

После трехчасовой тряски по разбитой танками и машинами дороге наша машина остановилась в каком-то селе, хотя назвать селом два десятка полуразрушенных домов с торчащими верх печными трубами было трудно. Типичная деревушка, через которую прокатился фронт, каких в Белоруссии много. Может быть, это сельцо переходило из рук в руки несколько раз. Мне такое видеть уже доводилось весной.

На наш вопрос: "Сколько постоим?" сержант ответил, что не менее часа и что он гонит полуторку в хозяйство майора Хотина, которое стоит где-то возле Новозыбкова, освобожденного нашими войсками четыре дня назад. Нас это устраивало, и мы решили размять ноги, тем более, что ехать надо было ещё не менее двух с половиной часов. Сержант оказался разговорчивым малым. Он сообщил, что звать его можно просто Вася. И, если мы желаем дальше без приключений уехать, должны ему дать банку тушёнки, а ещё лучше табачку, если таковой имеется. На наши попытки усовестить его он четко ответил, что, подвозя пассажиров, он рискует нарваться на комендантский патруль, а что ещё хуже, на каких-нибудь проверяющих, и тогда... При этом Вася так нагло смотрел нам в глаза, что мы, не выдержав его петушиного напора, согласились отдать ему банку тушёнки. Насчёт табачка мы деликатно промолчали, зная, что без тушёнки прожить можно, а вот без табачка вряд ли. Ещё Вася сообщил, что ждет он капитана Лаврентьева, который добывает здесь в автороте запчасти. Чтобы отвязаться от разговорчивого сержанта, мы отправились на окраину деревни, где стояла артиллерийская батарея с невиданными какими-то новыми пушками. Но дойти до батареи не успели. В деревню вливался пехотный полк. Шли маршевые роты: солдаты разных возрастов и ростов, снаряженные и нагруженные, шли на смену тем, кто полёг в недавних боях. Интересно было наблюдать за молодыми, впервые попавшими на фронт, как они тянули свои ребячьи шеи из воротников своих новеньких гимнастёрок, с любопытством и страхом вглядываясь в разрушенные дома, в пушку, задравшую ствол высоко в небо. Там, куда они шли, была неизвестность, изредка доносилось гудение и слышались глухие удары. Новички крутили головами по сторонам, и какое-то детское удивление сквозило на их лицах. Все для них было внове: и разбитая пушка, и артбатарея, и повозки с ранеными, густо обмотанными окровавленными бинтами, и суетящиеся возле них санитары, и бегающие туда-сюда офицеры и солдаты связи с катушками провода за спиной

-Завтра-послезавтра уже в бою будут, – заметил я. – Как и мы с тобой тоже. Хлебнёт молодежь на передке по самое горло. Роты шли через деревню минут тридцать, а мы стояли с попутчиком и провожали их, погрустневшие и притихшие. Вспомнился мне сорок второй, когда вот так же шёл и я, тогда ещё младший сержант с миномётной плитой на горбу, в новеньком обмундировании, которое через три дня превратится в лохмотья от бесконечных падений на землю и переползаний за минами.

Андрей тоже молчал, он, как и я, думал о чём-то своём.

-Товарищи офицеры! Давайте с нами! – вывел меня из раздумий звонкий голос, улыбающегося в последних рядах колонны, – солдата. – Нам артиллеристы очень даже нужны. За нами пушки везут.

– Шагай, шагай! – весело крикнул Андрей солдату. – Мы тоже здесь не задержимся! Встретимся на передовой! Передавай от меня привет фрицам! – Он помахал ему рукой и повернулся ко мне. – Ну что, пора к машине? Боюсь, не укатил бы сержант Вася с нашими сидорами.

Мы поглядели в сторону, где стояла машина, и увидели, что в кузов нашего автомобиля солдаты загружают ящик, а рядом руками размахивает Вася, показывая что-то офицеру с планшеткой на боку. Андрей хлопнул меня по плечу, скомандовал: "Вперёд!", и мы, не сговариваясь, бросились к своей машине.

-Давайте, товарищи лейтенанты, в кузов. Вообще-то, один из вас может в кабину сесть. Товарищ капитан здесь остаются, так что одно место свободно.

-Спасибо, сержант! Нам в кузове привычней, – ответил Андрей, перемахивая через борт. – Здесь ветерок освежает. Капитан, с которым разговаривал наш шофёр, зачем-то постучал по дверце кабины и густым басом, так не идущим к его низенькой и щуплой фигуре, вдруг произнес:

-Прошу Вас, сержант, машину не гоните, иначе до хозяйства не доедете. А вы, товарищи офицеры, если что, – он чуточку помолчал и закончил: Словом, свою власть разрешаю применить. Не больше 30-40 км в час. Не больше. – И, круто повернувшись, зашагал от машины.

– Понял, сержант Вася? – ехидно подковырнул я шофёра. – Не больше.

Мы вновь уселись на своём ящике, накинув на плечи шинели, чтобы не так продувало, всё-таки сентябрьский свежий ветерок не то, что июльский, и в одних гимнастёрках на свежем ветерке было довольно прохладно. Вася завёл мотор, с минуту потарахтел, разогревая его, потом со скрежетом включил скорость, и машина тронулась вперёд, обгоняя шагавшую сбоку пехоту.

Минут через тридцать мы въехали в сосновый лес, сильно по обочинам дороги прореженный войной. Машина виляла по сторонам, и можно было подумать, что за рулём сидит пьяный водитель, но это сержант объезжал воронки и ямы. Значит, бои шли здесь совсем недавно, иначе бы дорожники – сапёры все эти ямы давно засыпали. Видно, пока ещё не успели. Скорость машины упала.

– Ты куда направлен? – спросил я Андрея. Он, удобно привалившись к кабине, дымил папироской.

– В хозяйство Синицына.

– Вот те на! – удивился я. – И я к нему в хозяйство. Выходит, до конца вместе?

Вместо ответа Андрей хлопнул ладонью мне по колену, и в этот момент нас так подбросило, что мы чудом не вылетели из кузова. Пришлось вцепиться в борт руками. Я собрался было сделать выговор шофёру и уже наклонился к водительской дверце, как вдруг в моторе машины оглушительно щёлкнуло и он замолк, резко оборвал натруженное гудение. Машина по инерции прокатилась немного вперёд, что дало возможность нашему водителю вырулить вправо на обочину. Хлопнула дверца, из кабины выскочил Вася, ругаясь последними словами, поднял капот и стал ковыряться в моторе.

Мы выпрыгнули из кузова и тоже с умным видом склонились над мотором.

– Ну что, дорогой сержант, – проговорил Андрей, – искра в землю ушла? И долго мы в этом лесу загорать будем? Вася, не обращал внимание на подковырку Андрея и, проворно орудуя гаечным ключом, со вздохом ответил:

– Говорил замполиту, давай, заменим карбюратор, сколь разов говорил. А он мне, езди, мол, пока ездишь. Вот и доездился. Минут на сорок работы, жиклеры вот выверну, продую и поедем. А вы пока погуляйте по лесу, товарищи лейтенанты, ягоды поешьте, здесь они должны быть. Лес такой же, как и у нас на Урале.

– Дорой ты наш Василий, куда же мы в лес без оружия? У нас ведь даже пистолетика завалящего нет, а вдруг на немцев напоремся? – возразил я, хотя побродить по осеннему сосняку тянуло, так как бродить по бору любил с детства. У нас на Алтае такие сосновые боры тянутся на сотни километров широченной лентой.

– А у меня за сидением "Шмайсер", возьмите. Только мой ППШ не трогайте, мало ли...

Андрей откинул спинку сиденья и вынул завёрнутый в мешковину немецкий автомат т два магазина к нему. Но самое интересное, что под сиденьем в уголочке я увидел промасленный свёрток. С первого взгляда я определил, что в нём лежит пистолет. Пощупал. Точно. Показал Андрею пальцем на свёрток, он молча кивнул головой. Свёрток перекочевал в карман шинели. Поставив спинку на место, Андрей присоединил рожок к автомату и спросил у водителя:

-А больше у тебя, сержант, нет ничего?

-Нет, товарищи лейтенанты, больше ничего нет, а свой автомат я вам дать не могу. Сами знаете, небось, что по уставу не положено личное оружие в чужие руки отдавать.

Мы понимающе переглянулись, посмотрели на Васю, который уже успел снять с мотора свой карбюратор и теперь, подстелив на землю тряпицу, ловко отвинчивал от него какие-то гаечки и болтики.

-Далеко не уходите. Я посигналю, как сделаюсь. А что касается немцев в лесу..., – замасленной ладонью он почесал щеку, оставив на ней след, – вряд ли они будут хорониться. Вон какая силища здесь проперла. Я по этой дороге второй раз еду – все спокойно было. Хотя, может, и сидит где-нибудь недобиток какой.

Мы кивнули головами и со словами " Не скучай без нас, сержант" решительно свернули с дороги в негустой сосняк. "На мину бы не напороться", – подумал я про себя и стал внимательно глядеть под ноги.

-Как думаешь, Андрей, хватится он пистолета или нет? – спросил я, разворачивая сверток, как только мы скрылись за деревьями. В свертке оказался "Парабеллум", хорошо почищенный и смазанный. Я выщелкнул магазин. Он оказался полным.

– Ну и куркуль наш шоферюга: два автомата, пистолет. У него, одного, и гранаты где-нибудь в заначке лежат.

-А ты думал. Я не удивлюсь, если в ящике, на котором мы сидели, обнаружится пулемёт или миномёт. Это же тыловики. А они, как ты знаешь, народ запасливый.

– Я одного до сих пор понять не могу: почему нас на передок из госпиталя без оружия отправляют?

-А черт их разберет, там, в тылу, у них вообще порядки непонятно какие, – ответил Андрей и перекинул автомат с плеча на грудь, – вот меня, например, в медсанбат доставили с личным оружием, а в госпиталь отправили без оного. Ну, раз забрали мой пистолет, так выдайте мне другой после выписки. Как бы не так. Когда потребовал свой пистолет, мне четко сказали, что получу на фронте, а до фронта я что – без оружия должен добираться? А если немцы? Я что пальцем их бить должен?

Прошли от дороги метров 180-170. Соснячок заметно погустел. Молодые сосенки, зачахшие в густоте, теснились дружной гурьбой, тянули к свету свои ветви-ручонки. Запахи сырости и грибов, влажного мха и сосновой хвои стояли в лесном воздухе. Пахло ещё чем-то непонятным, незнакомым. Хотелось дышать и дышать. Я вдруг на какой-то миг представил себя деревенским пацаном из далекого алтайского посёлка Ключи, когда вот так же в сентябре, до заморозков, мы целой ватагой уходили в бор за грибами. Первый бор, второй, третий. Я там знал все грибные места и ни разу не приходил из лесу с пустой корзиной. Как вы там без меня, Ключевский и малетинский с соколовским леса?

Мох густо устилал землю, и я, по стародавней привычке, наклонялся и сковыривал бугорки мха. А вот и лесная звериная тропа. У самого её края, приподняв лесную подстилку, вдруг выглянули грузди. Я не поверил своим глазам: грузди, самые настоящие грузди. Сухие. Осторожно переворачиваю один, другой, третий... седьмой, обламываю у них корешки и, обтерев рукавом гимнастерки, отправляю их в рот. Оглядываюсь по сторонам и вдруг соображаю, что грибов здесь видимо-невидимо. Я зову Андрея и, когда он подходит, показываю найденную грибную колонию. Все пространство между молодыми сосенками покрыто бугорками, под которыми стоят грузди. Иные уже иструхли, только тронешь – рассыпаются, другие стоят крепко, слушая своими ушами – воронками тишину леса. Грузди никогда не растут в одиночку, всегда семьями, плотами, колониями. Иногда среди них краснеют мухоморы, бледные поганки стоят важно на своих тонких ножках, а где-нибудь трухлявый пенёк облепили опята.

– Ешь витамины, – предлагаю я Андрею, – когда ещё придётся. Не бойся, отламывай ножки у груздей и жуй, знаешь, какая вкуснотища?

Грузди около тропы вывели нас на огромную поляну. Первое, что бросилось в глаза – это сгоревший танк, наша родная тридцать четвёрка. Танк стоял cо скособоченной башней. Одна гусеница была полностью распущена и уже проросла травой. Я определил, что танк этот стоит здесь с 41-го, когда наши войска, отступая, бросали подбитую технику. Мы с интересом обошли танк вокруг. Ствол пушки глядел в землю, люк на башне был открытый. Я хотел было залезть внутрь – нет ли там чего интересного, но гудение в небе привлекло моё внимание. Задрав голову вверх, я увидел воздушный бой. Три краснозвёздных истребителя зажали немецкий самолёт и, не давая ему вырваться, гоняли его по кругу прямо над поляной на высоте 500-600 метров. Все попытки немецкого лётчика вырваться и уйти вверх или в сторону заканчивались неудачей, он натыкался на огневые трассы пушек наших истребителей, увёртывался от них, огрызаясь короткими очередями. Я впервые так близко видел этот бой и не мог понять, почему наши лётчики не могут сбить немца.

По небу плыли редкие облака, и оно было такое голубое – голубое, каким бывает только у нас на Алтае в бабье лето. Андрей тоже следил за ходом воздушного боя, похоже, переживая те же чувства, что и я. Он сжал автомат в руке и размахивал им в воздухе, словно помогал нашим лётчикам.

Наконец, немецкий лётчик всё же напоролся на очередь нашего истребителя, потому что его самолет вдруг задымил, от него отделилась чёрная точка и тоже стала стремительно падать. Метрах в ста от земли лётчик раскрыл парашют, белый купол красиво расцвёл в небе, до нас донёсся негромкий хлопок. Истребители с рёвом прошли над парашютистом, не стреляя, покачали крыльями и ушли на восток.

– Ну, лейтенант, сейчас мы его тёпленького возьмем. Ты гляди, прямо на нас валится, – возбужденный Андрей запрыгал на месте, срывая с плеча автомат. – Скажи кому – не поверят. Это же верный орден на грудь падает или, на худой случай, медаль. Если это офицер, то точно орден. Лишь бы, гада, живым взять.

Лётчик стремительно приближался к земле. Я уже понял, что приземлится он слева в десятке метров и зависнет на крайних деревьях. Так оно и вышло: летчик всей тяжестью тела проломил крону крайней сосны, послышался хруст ломаемых сухих сучьев, парашют зацепился за ветки. Лётчик повис на стропах над землёй на высоте где-то полутора метров. Памятуя, что летчик вооружен, мы осторожно приблизились к нему. Увидев нас, он вскрикнул и судорожно стал лапать левой рукой кобуру пистолета, правая не шевелилась и висела, как плеть. Андрей дал короткую очередь чуть повыше головы летчика, с сосны посыпались срезанные ветки.

– Хальт! – закричал я возбужденно и, подскочив к немцу, первым делом извлек из кобуры пистолет летчика. – Отстегивайся, морда фашистская, спускайся на землю!

Андрей ткнул стволом автомата в ремни парашюта, показывая, что надо их отстегивать. Немец таращил глаза и что-то говорил без умолку. Пришлось ему помочь освободиться от парашюта. Встав на землю, летчик левой рукой осторожно прижал к груди правую. Я понял, что руку он здорово повредил, рукав и правый бок комбинезона были разодраны о сучья.

– Нихт шиссен, нихт шиссен! – только и понял я из всего сказанного немцем.

– Вот сволочь! Упасть и то по-человечески не смог, обязательно ободраться надо было и руку сломать, – проворчал недовольный Андрей, – ладно. Главное живой и в чине не меньше офицера будет. Вишь, какой пистолетик имеет. Вот так, лейтенант Приезжев, сейчас мы его доставим куда следует, и скоро ты с орденом ходить будешь или с медалью. Нет, с орденом. У немца чин не меньше майора точно я редко ошибаюсь.

Я не понимающе уставился на Андрея.

– Почему мне? Мы же оба его взяли.

– Двоим не дадут. Одному дадут, а так как у тебя на груди пусто, а у меня две "Звездочки", то и тебе, я думаю, "Красная звезда" не помешает. – Андрея понесло. Я вообще удивлялся его манере шутить в самых неподходящих случаях.

– Но это же не честно!

– Брось ты, честно – нечестно. Нам с тобой воевать вместе и не один день ещё, так неужели из-за какого-то недобитого фрица ругаться будем? Я сказал – и точка. А ну, морда фашистская, шагай вперед! – Он ткнул стволом автомата в направлении дороги. Немец не понял, он смотрел на нас, наверное, ожидал, когда мы его расстреляем.

-Ком, ком! – скомандовал я, показывая пистолетом направление, вышел на тропинку и пошёл впереди, заранее зная, что летчик идет за мной. Немец все бормотал что-то, захлёбываясь словами, но ни я, ни Андрей немецкого не знали, кроме нескольких необходимых слов, вроде: "Стой руки вверх, Гитлер капут".

– Ишь разговорился, – Андрей шёл сзади немца с автоматом наизготовку. – Лишь бы особисты не забрали летчика. У этих ордена не получишь. А вот "Вальтер" точно отберут. Жаль, – хороший пистолет, девятимиллиметровый. Садит – исключительно.

Возле машины шофёра не было, но стоило нам выйти из-за деревьев, как он появился из воронки немного в стороне со своим ППШ в руках. Ещё издали закричал:

– Вот это да! Вот это добыча! Где вы его выловили! А я услышал стрельбу, подумал, что вы на немцев напоролись, и сел в засаду на всякий случай. Это же надо какого важного гуся взяли. Не иначе полковник, а?

Васе то ли скучно одному было без нас возле машины, то ли он струхнул не на шутку, услышав автоматные очереди в лесу, то ли напряжение у него спадало, только тараторил он не хуже немца, когда вели мы того сюда:

– С машиной порядок. Я только гудеть вам собрался, а тут стрельба. Я и побег в засаду, думал хана вам пришла, товарищи лейтенанты. А оно вон как обернулось, – Вася с завистью поглядел на "Вальтер" за моим ремнем. – Подарите, товарищ лейтенант, пистолетик мне, а? Ну зачем вам два? А мне пригодится, я же каждый день езжу, сами видите, что в дороге бывает.

– Да на кой он ляд тебе, сержант! – проговорил Андрей. – У тебя же целых два автомата,

– А давайте "Вальтер" на "Шмайсер" махнем! – предложил нам Вася, хитро улыбаясь. "Знал бы ты сержант, что мы тебя обокрали", – подумал я и сказал:

-Нет, сержант. Пистолет сдавать вместе с немцем придется. Так что не обессудь. Поехали. Оружие вернем на месте.

Мы помогли летчику забраться в кузов, посадили на ящик, уселись сами, Вася устроился на своём месте, и машина, выбросив клубы вонючего дыма от трофейного бензина, повезла нас в сторону передовой, туда, где садилось по вечерам солнце и все явственнее доносились раскаты артиллерийской стрельбы. А ещё через час с небольшим мы остановились в большой белорусской деревне с интересным названием Новожёнка, где тепло попрощались со своим шофёром, вернув ему "Шмайсер" и "Парабеллум", дали банку тушенки и повели немецкого летчика в штаб, который нам указал проходивший мимо капитан-танкист.

Удивительная штука – жизнь на фронте! Какой-то час назад немецкий летчик всю дорогу что-то говорил и говорил, не умолкая, а тут – как воды в рот набрал. Опустив голову, он понуро плелся за идущим впереди Андреем, старательно обходя кучки оставленного лошадями навоза, словно боялся запачкать свои высокие щегольские офицерские ботинки. Встречные солдаты давали нам дорогу, останавливаясь и разглядывая немца удивленно, будто видели его первый раз в жизни. А может, так оно и было?

Часовой у штаба молча посторонился, и мы прошли внутрь дома, в большой, но низкой комнате за столом сидели майор и капитан.

– Товарищ, майор! Разрешите доложить. Лейтенанты Приезжев и Пикузо после излечения в госпитале направляются в артбригаду полковника Синицына. По пути следования лейтенант Приезжев изловил и обезоружил немецкого летчика, которого с моей помощью доставили к вам. Прошу принять пленного под расписку. – Андрей выпалил рапорт на одном дыхании и теперь стоял, опустив руки по швам. От такого четкого доклада я тоже принял строевую стойку, и даже немец, как мне показалось, тоже подтянулся.

– Любопытно, любопытно... – майор вышел из-за стола, подошёл к немцу и оглядел летчика, потом перевел взгляд на нас и предложил нам садиться на скамейку возле стены.

– Кучеренко! – крикнул он, в дверь выглянула конопатая рожица, – найди мне старшего лейтенанта Шульмана, скажи, я зову – на допрос немецкого летчика. – Услышав ответ "Есть", майор повернулся к летчику:

– Да садись ты! Чего пнем торчать! – И, обращаясь к нам, спросил:

– По-русски он, конечно, не бум-бум? Ладно. Допросим. Где вы его стреножили?

Мы с Андреем, дополняя друг друга, рассказали как взяли летчика в плен, причем Андрей напирал на то, что это моя заслуга, а я, в свою очередь, говорил, что если бы не он...

– Ясно, – выслушав нас майор, кивнул головой и сказал капитану:

– Напиши расписку, Павел Иванович, на имя лейтенанта Приезжева. Вы не возражаете, лейтенант... как вас?

-Пикузо, товарищ майор. Нет, не возражаю, наоборот, – за.

Пока капитан писал расписку, майор объяснил нам, где искать артбригаду полковника Синицына, и даже показал на карте. Оказалось, что бригада наша расположилась всего то в восьми километрах от Новожёнки. Когда расписка была готова, майор размашисто расписался и пришлепнул печать, запечатал её в конверт и передал мне.

– Отдашь полковнику Синицыну. Можете быть свободны.

– "Вальтер", вот немецкого летчика возьмите. – Я положил пистолет на стол.

– Возьми себе, как память о сегодняшнем дне. Не каждому в плен такие, – он кивнул в сторону летчика, который сидел на скамье, привалившись к стене закрыв глаза, не обращая внимание – важняки попадаются. Счастливо добраться!

Мы встали с лавки, неловко откозыряли, я взял пистолет, сунул его в карман. Майор, увидев это, предложил:

– Сними с немца кобуру. Она ему теперь ни к чему, что ж ты такой пистолет в карман суешь?

– Не надо, товарищ майор, мне его кобуры. Так пистолет целее будет.

– Ну, ну..., – майор хмыкнул, – полковнику Синицыну привет от меня передавайте. Кочкин моя фамилия.

Мы направились к выходу. В дверях столкнулись с чернявым старшим лейтенантом, очевидно, тем самым Шульманом, за которым посылал майор.

-Встретимся в Берлине! – крикнул нам вдогонку капитан. – Не пуха вам... – конец фразы мы уже не услышали. Старший лейтенант плотно захлопнул дверь. Мы вышли на улицу, поправили свои вещмешки и зашагали в конец деревни, где надеялись перехватить попутку, чтобы до темноты успеть в свою часть.

– Артиллеристы, Сталин дал приказ! – негромко вдруг пропел Андрей. У него оказался очень приятный баритон.

– Артиллеристы, зовет Отчизна нас! – добавил я, посмотрев на него. Мы рассмеялись, и не сговариваясь, взяв ногу, зашагали на запад, на звуки начинающейся орудийной канонады.

Вот и всё. Через час-полтора мы притопаем в свое хозяйство и начнется то, ради чего мы сюда прибыли. У нас все еще было впереди: и государственная граница, с которой я отступал до самой Москвы в сорок первом, и Польша в сорок пятом, и Прага девятого мая, где меня осколок в последний раз стукнет в голову так, что я проваляюсь в московском госпитале целых девять месяцев, и из которого выйду инвалидом второй группы в 1946 году. Все это еще впереди, а в этот сентябрьский день 1943 года мы снова шагали вперед, полные сил и неясных пока еще надежд.

А орден за летчика мне так и не дали, а может, опять не успел получить, как это бывало иногда на фронте. Но я не обижаюсь, главное – не орден, главное – я остался жив и встретил человека, с которым воевал бок о бок до конца войны, с которым делил последнюю папироску, и который не раз выручал меня на фронте. Это тот самый лейтенант Пикузо Андрей Петрович, мой случайный попутчик того самого сентябрьского дня 1943 года. После войны я списался с ним и переманил его к себе на Алтай. Дружба начавшаяся в тот далекий день, продолжается и сегодня.

Приложения